Вратарю Бену Майзнеру не стать олимпийским чемпионом. Не выиграть Кубок Стэнли или «Везина Трофи». О нём даже никто не слышал до недавних пор, пока он не поведал свою страшную историю для Player’s Tribune. Она о неуверенном в себе человеке, чья психика пострадала от любви к хоккею и собственных страхов. О том, как, играя в низших лигах США, он загонял себя ещё глубже в депрессию и паранойю, потому что боялся потерять работу. О том, как он дошёл до такой степени отчаяния, что едва не повесился. Но это история со счастливым концом.
«Мне осталось сделать последний шаг, и всё будет кончено»
Мне осталось только шагнуть со стула. И всё. Остальное я уже сделал.
Я уже сходил в хозтовары и купил верёвку.
Уже сделал петлю и привязал её к перилам лестницы на втором этаже моей квартиры. Накинул петлю на шею.
Я уже стоял на стуле, балансируя на носочках… Готовый к последнему шагу.
Мне осталось сделать этот шаг, и всё будет кончено.
Конец.
Вы бы об этом не услышали. Это не наделало бы шуму в СМИ. Вы бы не прочитали обо мне в бегущей строке на ESPN.
Я не Коннор Макдэвид, не Сид и не Ови. Я даже не игрок НХЛ.
Я не знаменит.
Пусть это прозвучит странно, но это одна из причин, почему я захотел написать это. Потому что в некотором роде я больше похож на вас, чем на топ-хоккеистов. Я не суперзвезда, не выдающийся талант. Я обычный трудолюбивый вратарь, который рвал жилы, чтобы стать профессиональным игроком, а затем несколько лет скакал по низшим лигам, а сейчас играю за океаном, в Германии.
Вы никогда обо мне не слышали.
Вы не знаете, как меня зовут.
Меня зовут Бен.
И мне есть что вам рассказать, если вы найдёте время послушать.
Это история про паренька, который так любил хоккей, что забыл о любви к себе. И о том, каково это, когда у тебя одно желание — сделать всё возможное, чтобы попасть в НХЛ и осуществить детскую мечту… И в то же время знать, что с тобой что-то не так. Что у тебя серьёзные проблемы. Но если ты кому-то расскажешь об этом, то, возможно, придётся забыть о профессиональном хоккее.
Это история о том, каково быть просто одним из. Именем в составе. Никем особенным. И всё равно мечтать о том, что однажды ты сыграешь на самой большой сцене, против лучших в мире.
Это история о серьёзной, на мой взгляд, проблеме с психикой, которая существует в мире низших хоккейных лиг. Проблеме, о которой не говорят в СМИ, которую большинство людей в хоккее просто игнорируют.
Ещё это история о том, как человек становится настолько подавлен – из-за хоккея и своей жизни – что готов наложить на себя руки.
И о том, что остаётся, когда ты решаешь не доводить дело до конца.
«В низших лигах США люди молчат о депрессии, боясь потерять работу»
Перед тем как рассказать, через что я прошёл за последние несколько лет, надо сделать небольшое отступление, чтобы вы поняли, почему игрокам низших лиг может быть сложнее решать проблемы с психикой.
Если коротко – низшие хоккейные лиги сильно отличаются от НХЛ.
Во всех лигах ниже НХЛ и АХЛ тебе платят зарплату за неделю, в эту сумму входит страховка и затраты на проживание. Ты зарабатываешь $ 450 или $ 1000 в неделю – столько, сколько готов платить клуб, который тебя подписал.
Я зарабатывал $ 500 в неделю, до вычета налогов, агентской комиссии и взносов в профсоюз. Так что на руки я получал около $ 395.
Я не жалуюсь на маленькую зарплату. Такие люди, как я, сами выбирают этот путь. Большинство из нас играли бы и бесплатно, потому что мы обожаем эту игру. Миллионером в низших лигах не станешь, мы всё понимаем.
Что действительно нервирует, это то, что ты живёшь от недели к неделе. У тебя есть деньги, рассчитанные на неделю, от этого зависит, сможешь ли ты сходить к врачу и есть ли у тебя квартира. Контракты так составлены, что в любой момент, без предупреждения, от игрока могут отказаться, и у него ничего не останется. Если на драфт отказов выставляют игрока НХЛ или АХЛ, он отправляется в команду лигой пониже, а ребята из ECHL или SPHL? Нам просто говорят до свидания, и мы уходим.
Если очень повезёт, тебя подпишет другая команда. Если этого не случится после драфта отказов, ты просто едешь домой. И всё.
Когда ты находишься на низшей ступеньке, больше идти некуда.
Ты на самом деле можешь потерять свой статус профессионального хоккеиста, в один миг лишиться средств к существованию… Это может серьёзно давить на тебя. А когда у тебя уже есть проблемы с психикой, или у тебя сложный период в жизни, положение «пан или пропал» может всё усугубить.
Многие ребята в низших лигах считают, что они заведомо в проигрыше, когда думают обратиться за помощью. Если поделиться своей проблемой, сказать, что должен пропустить какое-то время из-за травмы, и травма невидна – не сломанная лодыжка и не потянутое сухожилие – ты не только потеряешь место в составе, ты можешь потерять свою работу.
Клубы на этом уровне зарабатывают немного, и им невыгодно платить куче игроков, которые находятся на длительном больничном. Технически они не могут избавиться от кого-то из-за повреждения, которое человек получил в игре, а вот депрессию или стресс они могут и не рассматривать как травму, из-за которой ты не можешь играть. Так что клуб может просто от тебя отказаться. А при депрессии последнее, что тебе надо, — делать что-то, что может усугубить твоё состояние и, возможно, завершить твою карьеру. Дальше идти некуда, и поэтому ребята из низших лиг говорят о проблемах с душевным здоровьем гораздо реже, чем в НХЛ.
Скорее, человек просто замкнётся в себе, потому что не хочет расставаться с мечтой об НХЛ.
Но для некоторых из нас это может стать настоящим кошмаром.
«Я чувствовал на шее дыхание всех вратарей, готовых занять моё место»
Долгое время я страдал от депрессии, тревоги и обсессивно-компульсивного расстройства (ОКР – заболевание психики, при котором у человека появляются навязчивые и пугающие мысли (обсессии), от которых он старается избавиться повторяющимися и утомительными действиями (компульсиями). – Прим. «Чемпионата»). Я вырос в Галифаксе и никогда не вписывался в крутые компании, в школе надо мной постоянно издевались. Из-за этого мне тяжело доверять людям, открывать им душу.
Даже в детстве мне было непросто играть в такой командный вид спорта, как хоккей. Было трудно общаться с ребятами в команде, я постоянно беспокоился о том, что они обо мне подумают. Мне очень нравилось быть вратарём, на льду у меня всё получалось, а вот быть товарищем по команде я не умел. Я всегда нервничал из-за любой мелочи. К тому времени, как я перебрался в Массачусетс и стал играть за университетскую команду Спрингфилда, у меня появилась боязнь толпы и больших групп людей. Казалось, люди начинают шептаться и говорить обо мне гадости, завидев меня. И дело было даже не в хоккее. Я боялся, что люди сочтут меня странным или не прикольным, и будут плохо со мной обращаться. Я всё время жил в страхе.
Когда я стал играть на профессиональном уровне в ECHL, то стал бояться того, что клуб меня выставит на драфт отказов. Из-за ОКР я всегда знал точно, сколько вратарей готовы занять моё место.
Я был зациклен на цифрах. Я всё время всё высчитывал.
Я знал, что в Северной Америке есть 98 профессиональных команд, то есть для вратарей есть ровно 196 рабочих мест. Я всегда помнил, что только в Северной Америке обычно есть около 320 вратарей из разных дивизионов NCAA, канадских университетов, SPHL, ECHL, АХЛ и НХЛ, которые пытаются занять всего лишь несколько вакантных мест.
Я не имел ничего против этих ребят, но они стали моими врагами. Часто мне казалось, что я чувствую их дыхание на своей шее. Всех 320.
Это ещё больше усиливало тревогу, паранойю и страх. Когда я не спал, то большую часть времени беспокоился о том, что потеряю средства к существованию, работу и мечту.
Я всегда знал точное число свободных агентов среди вратарей. Я был зациклен на этом – в браузере у меня были открыты сайты всех лиг, чтобы следить за всеми перемещениями вратарей. И когда я читал о голкипере какой-нибудь студенческой команды, который стоит на голове, или слышал о скором обмене в НХЛ, или узнавал, что в АХЛ кто-то получил травму, или ещё что-то, сразу прокручивал в голове, кто займёт моё место. Я был уверен, что бумаги о моём увольнении уже оформлены.
Это. Происходило. Каждый. Раз.
Это было изнурительно.
Ещё хуже было, если это затрагивало меня напрямую. Даже если меня поднимали наверх, а не спускали вниз, я был абсолютно уверен, что конец карьеры близок.
В 2013 году я играл в «Юте» — фарм-клубе «Анахайма» в ECHL. Когда вратарь «уток» Виктор Фаст выбыл из-за травмы, всё быстро завертелось. «Дакс» вызвали голкипера из АХЛ, меня подняли в «Норфолк», а «Юта» подписала ещё одного вратаря мне на замену.
Круто же?
Не совсем.
Как только Виктор вернулся в строй, меня вернули в «Юту», а вратаря, подменявшего меня, уволили. Так всё работает, любое действие наверху сказывается на нижних уровнях, ничего особенного. Но этот случай был для меня наглядным напоминанием того, что я нахожусь в шаге от подобной участи, – в следующий раз человеком, который отправится домой, с лёгкостью могу стать и я.
«Панические атаки дома, в машине, на льду… Этому не было конца»
Права на ошибку не было – моя работа всё время была в опасности. Не знаю почему, но я никогда особо не задумывался, что меня могут поднять наверх, только об увольнении. Я всё время находился в стрессе, тревога нарастала.
Каждый день я плакал, со мной случались панические атаки. Я боялся всего и всех.
Страх выйти из дома? Забудьте! У меня всё было намного хуже. В то время мы снимали квартиру с двумя моими одноклубниками, и часто я не мог даже выйти из своей комнаты, потому что боялся с ними встретиться. Мне казалось, если я зайду в гостиную, они начнут спрашивать, как у меня дела, что случилось. И я не представлял, что на это ответить.
В моих мыслях были только сотни вратарей во всём мире, готовые занять моё место и забрать мою работу, и мне было жутко от этого. Но когда я раздумывал обратиться к врачам, то понимал, к чему это может привести.
Если поместить меня в список травмированных из-за проблем с душевным здоровьем, клубу придётся платить зарплату и мне, и человеку, который меня заменит. Возможно, клуб согласится на такое, возможно – нет. Я не хотел рисковать, даже когда всё стало очень плохо.
Почти каждую ночь я ходил по комнате в беспокойстве и приступах паники, чувствуя, что я на волосок от смерти. Если мне всё-таки удавалось поспать, утром я просыпался с уверенностью, что сегодня моя профессиональная карьера будет окончена. Эти мысли не отпускали меня и днём.
У меня были панические атаки дома, в машине, на льду. Этому не было конца.
Иногда моя нога внезапно начинала дёргаться. У меня подскакивал пульс, конечности дрожали. У меня без причин могла закружиться голова, а уже в следующую минуту из глаз могли политься слёзы.
Я скатывался всё ниже, и вместе с этим моя игра становилась хуже. Всё шло не так. Моё ОКР довело меня до того, что я уже думал поранить себя.
Всё было ужасно… Даже хуже.
Но я думал, что если признаюсь тренеру, что мне нужна помощь, потому что болезнь уже вышла из-под контроля, то похороню мечту об НХЛ. Мне казалось, что если я что-то скажу, попрошу о помощи, один из свободных вратарей тут же сядет на самолёт и полетит занимать моё место.
Думаю, куча ребят в низших лигах чувствуют себя так же. Может быть, у них нет таких же проблем с психикой, как у меня, и они не достигли такого же дна, но они верят, что лучше молчать в тряпочку, если что-то не так. Я говорю вам прямо – очень много ребят, с которыми я играл, страдали от депрессии или других проблем с психикой, но молчали об этом, чтобы не поставить под угрозу свои карьеры. Слишком велик риск. Многие, как и я, просто не говорят об этом.
Мы прячем всё в себе и каждый день пытаемся сделать всё, чтобы не сорваться. Как и многие другие знакомые игроки.
Но так нельзя жить. Ты не сможешь держаться вечно.
«В тот день у меня не выдержали нервы, и я купил верёвку»
Я стоял на стуле в своей квартире, с петлёй на шее, казалось, жить больше незачем.
В профессиональном плане я не рос так, как надеялся, проблемы нарастали как снежный ком. Мысли о самоубийстве мучили меня уже три или четыре года. Но я никому не говорил об этом. Боялся, что люди начнут осуждать меня, или скажут тренеру, или подумают, что я спятил.
Я отчётливо помню, как в самые тёмные времена думал об очень страшных вещах – о завещании, о том, что напишу в предсмертной записке. И почему-то одна мысль не давала мне покоя.
Какой способ будет самым аккуратным?
У меня не было пистолета, и я не знал, где его взять. Тогда я начал думать о таблетках, но где их взять?
Тогда я начал думать о том, что надо повеситься. Больше всего меня беспокоило, что когда меня найдут, кто-то увидит, как я болтаюсь на верёвке. Но я себя успокаивал тем, что это наверняка будет незнакомый человек, а не член семьи. Это было важно, я не хотел, чтобы мои родные увидели эту ужасную картину.
Я думал о том, что родные захотят увидеть меня в морге. Я не хотел умирать так, чтобы они меня потом не узнали. Возможно, они захотят положить меня в открытый гроб, так что логичнее всего было повеситься.
На первый взгляд, у меня была замечательная жизнь. Я играл в хоккей и получал за это деньги. У меня была семья, которая меня поддерживала.
Но этого было мало.
В тот момент всё это было неважно.
Я не мог справиться с болью, грустью и страхом, которые преследовали меня каждый день. В тот день у меня не выдержали нервы.
Я всё равно умудрился сходить на тренировку, и мне даже было несложно на это решиться. Я знал, что мне надо работать, и как бы плохо ни было, у меня были обязательства перед товарищами по команде.
Но по дороге домой я не мог перестать рыдать. Тогда-то я и отправился в хозтовары за верёвкой.
В то время я жил один, и, занявшись приготовлениями, я гадал, что подумают люди, если я доведу дело до конца. Конечно, родные будут горевать. Но на следующий день у меня снова тренировка, что подумают ребята, когда я на неё не приду? Они не знали о моих проблемах, я никому не говорил. Думаю, они бы были в шоке.
И ещё одна мысль вертелась в голове, пока я стоял на стуле. Что ждёт меня после этого?
Это может показаться странным, но именно эта мысль помешала мне сделать последний шаг. Страх того, что будет потом.
Я знал, что если останусь живым, то, как обычно, проснусь утром в страхе и волнениях. По крайней мере, я знал, что меня ждёт. Знал, что проснусь и будет что-то. Я буду жив.
Почему-то я стал бояться того, что будет после.
Я ничего не знаю о жизни после смерти. Моя семья не особо верующая, так что я не представлял, что там, дальше, и есть ли там вообще что-то. Это сильно пугало. Я думал о том, вёл ли я добропорядочную жизнь, всё ли делал правильно в этом мире.
Через несколько минут я снял верёвку с шеи, спустился со стула и лёг на пол.
Казалось, я рыдал целую вечность, но мне удалось пережить этот день.
И следующий. И следующий после него. И ещё один. И ещё.
«Впервые за долгие годы у меня есть надежда, и я счастлив»
Я до сих пор жив, потому что всё-таки обратился за помощью.
После стольких лет мучений и молчания из-за своих страхов уже в Германии я нашёл в себе смелость обратиться к психологу.
Я не преувеличиваю, когда говорю, что это спасло мне жизнь. Это действительно так. Если бы мне не помогли, я бы не писал этих строк.
Когда мне официально поставили диагноз, я почувствовал, что гора упала с плеч. С тех пор я начал лучше понимать проблемы, с которыми столкнулся.
Я больше не чувствую, что ничего нельзя исправить, или что мои проблемы никто не поймёт. Как только я нашёл, с кем поговорить, всё стало казаться не таким страшным. Внезапно я понял, что при лечении я смогу преодолеть свои трудности и начать новую жизнь – жизнь, в которой счастье на самом деле возможно.
Я не чувствовал этого долгие годы. Тяжело объяснить, но лучше всего описать это словом «надежда». Я не безнадёжен, а с надеждой приходят оптимизм и раскрепощение.
Не поймите меня неправильно, у меня не всё так гладко. Временами накатывает депрессия, бывают плохие дни. Я продолжаю работать над собой. Борюсь каждый день, чтобы держаться и сохранять позитивный настрой.
Открыться, начать копаться в себе, разбираться в своих проблемах нелегко, я понимаю, что на это уйдёт много времени. Но я с гордостью заявляю, что у меня получается.
Мне нравится играть в Германии, и впервые за долгие годы я по-настоящему счастлив. Теперь каждый новый день для меня – это благословение, что-то особенное, полное радости и возможностей.
Не описать, насколько лучше жить именно так. Это изменило всё. И этого не было бы, не попроси я помощи.
Оглядываясь назад, сложно не сожалеть о том, как у меня всё сложилось в низших лигах. Но там всё устроено так, что очень тяжело открыться и поделиться своими проблемами. Всё устроено так, чтобы ты молчал и держал свои проблемы при себе. Надеюсь только, что в будущем это изменится, — в клубах появятся психологи, которым всегда можно будет довериться.
Но эта история – не о хоккее. Она о том, как важно найти помощь, когда она нужна.
Если вы вынесете из этого рассказа только одно, запомните: как бы трудно ни было сделать первый шаг и попросить о помощи, это стоит того. Это лучшее, что вы можете сделать, ради себя и своих родных.
И если вам моя история близка и вы находитесь в сложной ситуации, но не знаете, что делать, – напишите мне, я обязательно вас поддержу. Я серьёзно, пишите, вот мой адрес – benmhockey37@gmail.com.
Все зовут меня Бен, но если хотите, можете называть меня Майз. Я обычный вратарь, пытающийся выжить в этом мире, и если я нужен, то буду рядом.
