Трент Макклири был ничем не примечательным игроком, о котором мало кто вспомнил бы сейчас, если бы не 29 января 2000 года. В этот день он получил одну из самых страшных травм в истории хоккея, кинувшись под бросок и заблокировав его горлом. Это едва не стоило ему жизни и положило конец хоккейной карьере, но Макклири и сейчас ни о чём не жалеет. Почти.
В 2017 году он рассказал свою историю CBC, а «Чемпионат» перевёл этот сильный рассказ под названием «Бросок, который едва не убил меня».
«Я бы снова кинулся под этот бросок. Без всяких колебаний»
Если бы я мог повернуть время вспять, то снова кинулся бы под этот бросок. Без всяких колебаний, даже зная, что случится дальше. Даже зная, что шайба разрушит мне гортань и перекроет доступ кислорода в лёгкие. Даже зная, что буду без конца выхаркивать кровь. Даже зная, что буду на волосок от смерти на льду на глазах у 20 тысяч болельщиков и сотен тысяч зрителей, сидящих у телевизоров. Я бы сделал это снова, но постарался бы лучше подстроиться под бросок.
Я бы сделал это снова, потому что мне, Тренту Макклири – человеку, для которого никто не видел будущего в НХЛ – нельзя было играть иначе. Если бы я не бросался раз за разом под могучие броски защитника «Филадельфии» Криса Террьена, то никогда бы не попал в состав на тот матч. Я бы вообще никогда не попал в лучшую лигу мира.
Глядя, как шайба рикошетит от борта и отлетает к Террьену, я инстинктивно сделал то, за что мне платят, то, что я делал всегда. Это был мой стиль игры, моя роль в одном из нижних звеньев «Монреаля». Я бросился на линию огня между Террьеном и нашим вратарём Джеффом Хэкеттом.
Всё шло как при замедленной съёмке. Шайба летела к защитнику «Филадельфии», а я думал, что, скорее всего, бросок придётся не в щитки, а в трусы. Затем я подумал, что шайба попадёт в живот. Затем – в грудь. Но спустя долю секунды она попала в горло.
Права на видео принадлежат Rogers Media Inc. Посмотреть видео можно в «твиттере» Sportsnet.
«Какого чёрта я не могу дышать?»
Я был молодым 27-летним парнем, который играл в престижном клубе. Моя невеста Тэмми сидела в тот день на трибунах. Вкратце, всё шло великолепно. За одну секунду случилось событие, которое определило мою жизнь. Событие, положившее конец моей карьере в спорте, который я страстно люблю по сей день. Эта страсть и сейчас гонит меня после работы на арену, где я тренирую детскую команду.
Даже сейчас меня спрашивают об этом инциденте. Мой друг Клинт Маларчук, вратарь, которому разрезало горло коньком, известен как Порез. В глазах болельщиков он всегда будет неразрывно связан с этим событием. После того матча я стал Броском – человеком, который едва не умер на льду посреди матча «Монреаля».
И это меня совсем не беспокоит.
Что мне это дало? Временами сиплый голос и почти никаких воспоминаний о том, что случилось на льду сразу после этого.
Во-первых, моментальная и сильная боль. Затем внезапное ощущение, что дышать становится всё труднее, как будто ты пытаешься сделать это через соломинку, диаметр которой стремительно уменьшается.
В этот одновременно короткий и нескончаемый момент, когда ошарашенная толпа спрашивает меня, что случилось, в голове бьётся лишь один вопрос: «Какого чёрта я не могу дышать?»
Надо мной склонились партнёры по команде, я встал, снял шлем и, ничего не понимая, покатил к скамейке.
Я не могу дышать.
Что происходит?
Проблема была не в том, что кислород не проходил в лёгкие, а в том, что углекислый газ не выходил из них. Яд накапливался в моём теле, и я не мог его выдохнуть.
Я шагнул со льда, дошёл до тоннеля в раздевалку, и у меня подкосились колени. Двое ребят подхватили меня, чтобы я не упал.
Забавно, но, несмотря на панику, до этого я думал, что пропущу максимум остаток периода. Никак не остаток карьеры.
До этого момента я не понимал, как сильно шайба разрушила кости гортани. Секунды тикали, и смерть уже дышала мне в шею.
Затем я потерял сознание на руках одноклубников.
После – пустота.
Никаких воспоминаний о врачах, которые уложили меня на стол, или о том, как в панике я схватил одного из них и бросил через стол. Никаких воспоминаний о том, как я хаотично метался в этой маленькой комнате под трибунами, как кровь лилась у меня изо рта на стол, на пол, на майку, на руки врачей, которые пытались усмирить маленького, но неистового спортсмена. Я был без сознания и в полном смятении.
Не помню, как врач проткнул иглой моё горло, чтобы облегчить приток кислорода. Не помню, как меня везли на скорой в больницу. По пути врачи спрашивали себя, смогу ли я пережить этот кошмар.
Я не видел, как мне повезло, что «Монреаль» сразу сигнализировал персоналу больницы, и к моменту приезда там всё было готово – лифт ждал нас на первом этаже, главный анестезиолог уже был на месте.
Не помню, как на операционном столе мне делали экстренную трахеотомию – в тот момент я ещё был облачён в форму, включая коньки. Всё было идеально. Только поэтому я до сих пор жив.
«Первое, что я помню, – невыносимое чувство беспомощности»
Я очнулся через несколько дней, и первое, что я помню, — невыносимое чувство беспомощности. Когда ты приходишь в себя после такого, то оказываешься в том же психическом состоянии, что и до потери сознания. У меня была паника. Чтобы справиться с ней, врачи ввели мне парализующее вещество.
Я был в сознании, но не мог пошевелить и пальцем и не знал почему. Я не мог даже открыть глаза, но прекрасно слышал разговор врачей. Внезапно мне раздвинули веки и проверили зрачки. Мы знаем, что при поражении мозга зрачки сокращаются по-разному. В 1995 году у меня была травма глаза, после которой мои зрачки сужались по-разному. И вот я не могу пошевелиться, а врачи думают, что мой мозг умер. Это пытка. Я не могу ни говорить, ни хоть как-то изъясниться и начинаю потеть. Это подтверждает опасения врачей, что у меня инфекция.
Наконец, они пытаются объясниться со мной. Сначала я почти не мог двигаться, потом стало получаться, потом я пробовал что-то написать. Что случилось? Я играл в хоккей… Где я?
Удивительно, как быстро организм теряет силу. Я был в идеальной физической форме, а два дня спустя еле-еле доходил до конца коридора. Через несколько дней я покинул палату, чтобы дать пресс-конференцию, и обалдел от увиденного. Комната была битком набита репортёрами и фотографами, со всех сторон – вспышки камер. Всё это – из-за меня! Серьёзно? Вам что, не о чем больше писать? Безумие. У меня всё хорошо, сами посмотрите.
Даже сейчас я удивляюсь, насколько широко освещался этот инцидент. У меня были друзья в Мексике, даже у них это событие крутили по всем каналам. В Канаде парень едва не умер на льду в прямом эфире. Потом я понял, что игроки редко умирали во время игр, поэтому мой случай стал таким громким. Тогда я этого не понимал. Мне 27, я всего лишь хочу снова играть, мне не нужно внимание прессы. Я хочу забивать голы.
Я хочу играть, дамы и господа. Не надо раздувать эту историю, потому что скоро вы снова увидите меня на льду, не сомневайтесь.
Первые воспоминания уносят меня в первые дни и недели, когда я с трудом изъяснялся. Я ещё не мог говорить, но иногда заходил в магазины неподалёку от дома. Заметив парня с доской и карандашом, который не говорит, посетители громко восклицали: «Это же тот самый парень, Трент!». Мне всегда казалось странным, что люди повышали голос, обращаясь ко мне. Они почти кричали, а ведь я не оглох, просто не мог говорить. Это было мило, но странно.
«Вся моя карьера была такой. Ради команды я делал всё, что угодно»
Лечь под бросок габаритного защитника НХЛ было для меня естественно, потому что мне всегда надо было рвать жилы, чтобы добиться цели. Мало кто верил, что я смогу её достичь. Взять хотя бы то, как я попал в «Монреаль».
Конец лета 1998-го, два года назад я немного поиграл за «Бостон». Они владели правами на меня, но сам я в их планы не входил. Мне предложили двусторонний контракт, я его отклонил и поехал играть в ИХЛ. Мне было запрещено играть где-то ещё в НХЛ.
Я сидел дома в Свифт Каррент, когда в НХЛ начались сборы. Один мой друг задал мне простой вопрос: «Почему бы тебе лично, а не по телефону попросить Гарри Синдена отпустить тебя? Лицом к лицу, по-мужски».
Я прыгнул в машину и без остановок доехал до Бостона. На следующее утро пришёл на тренировку «Бостона», Синден был там со своими друзьями и парой журналистов. Я прямо попросил его отпустить меня. Он поворчал, но согласился.
Я снова прыгнул в машину и поехал в Оттаву, к своему агенту. Он сделал пару звонков в клубы НХЛ, включая тренеру «Монреаля» Алену Виньо, которого я знал по работе в «Оттаве». Ален сомневался – тренировочные лагеря уже начались, он уже попрощался с рядом игроков, но в итоге согласился проверить меня.
Я выкладывался без остатка. Я пропустил начало сборов, так что отставал от остальных. Но у меня не было выбора, я должен был сделать так, чтобы меня заметили. На льду я был как тасманский дьявол. Сводил счёты с Дэйвом Мэйсоном. Дрался с Игорем Улановым. Выгрыз себе место в команде.
Когда я только приехал, все задавались вопросом, кто я вообще такой. Но я сделал то, что должен, и получил работу. Такой была вся моя карьера, ради команды я делал всё что угодно.
«Я жалею только о том, что у меня не получилось лечь под ещё один бросок»
Я жалею только об одном. О том, что перед окончанием карьеры у меня не получилось лечь под ещё один бросок. На следующий сезон я попробовал вернуться в хоккей, тренировался как проклятый всё лето. Верил.
Я пахал до изнеможения, потому что всегда гордился своей физической формой. Мой партнёр по тренировкам прекрасно понимал, что у меня не получится, но ничего не говорил. Наверное, боялся, что я его ударю. Я был в полном отрицании. Если кто-то может оправиться от такой травмы, почему я не смогу? В конце концов, удалось же мне вопреки ожиданиям пробиться в НХЛ. Никто не думал, что я зайду так далеко.
Всем это было ясно как белый день. На сборах я не мог быстро восстанавливаться, каждая моя смена была всё короче. Врач «Монреаля» сказал мне: «Сыграй в выставочном матче, а после поговорим». Наконец, я вышел на лёд в матче с «Бостоном». После этого врач сказал то, что я и сам уже знал: «Без достаточного притока кислорода твоё тело не может нормально восстанавливаться». Затем он объявил, что запрещает мне играть по медицинским показателям. Он сказал: «Трент, не волнуйся. Это не ты сдаёшься, это я запрещаю тебе играть».
Наверное, у меня была лучшая из возможных травм, которые ставят крест на карьере. Посмотрите на Марка Савара, который пережил несколько серьёзных сотрясений мозга. Он до сих пор мучается головными болями и чувствителен к свету.
Единственное последствие травмы для меня – я не могу играть в хоккей, потому что уже не вхожу в те полпроцента от всего населения Земли, у которого кислород поступает в лёгкие в таком большом объёме. Вот и всё.
Я так сильно хотел заблокировать свой последний бросок, чтобы убедить всех, кто думал, что я испугаюсь сделать это снова. Но я знаю точно, что не боялся. Я бы не задумываясь сделал это снова.
Я делал это сотни раз – убийственные броски, щелчки от габаритных защитников, например, Дмитрия Филимонова. Помните его? Русские сложены как танки. Эти ребята вкладывают в бросок всю свою силу. Такие броски могут нанести травму.
Но в том выставочном матче с «Бостоном» мне не представилось шанса. Доктор Малдер принял правильное решение. Для меня всё было кончено.
Сегодня я работаю финансовым консультантом в Свифт Каррент, а по вечерам и выходным тренирую детскую команду. И да, я показываю своим игрокам, как блокировать броски. Без всякого страха.
В конце концов шайба круглая, а гортань изогнутая. Должно очень сильно не повезти, чтобы получить такую травму, как у меня. Почти всегда шайба просто отскочит в сторону, но в моём случае она ударила меня в шею и упала на лёд. Она попала именно в то место, где могла причинить максимум вреда. Шансы, что такое случится снова, – минимальны.
Я рад, что моя карьера закончилась игрой, которая меня характеризует. Игрой, которая принесла мне определённую репутацию. Игрой, которая наглядно показала, что я пойду на всё ради команды.
За годы я много всего делал на льду. Дрался с Эриком Линдросом. Зачем? Потому что мне всегда нужно было что-то делать, чтобы меня заметили. Я дрался с самыми устрашающими игроками. Всегда хотел вдохновлять свою команду. Так я играл, и мне это нравилось. В некоторых кипит агрессия, но не во мне. Я никогда не злился, что бы ни происходило на льду. Никогда не выходил из себя. Я любил свою работу. Я был хоккеистом и всегда буду.