Уэйн Гретцки — о Кубке Канады — 1987, работниках КГБ и пиве с игроками сборной СССР, драках, травмах и стероидах

Когда ты провёл такую долгую и великую карьеру, как Уэйн Гретцки, то рассказывать о ней можно бесконечно, и это всегда будет вызывать интерес. В подкасте Spittin’ Chiclets Великий выдал очередную порций историй – об обмене в «Лос-Анджелес», травме спины и стероидах, драках, акциях «Ванкувера», Горди Хоу и Кубке Канады — 1987, перед которым он поил игроков сборной СССР пивом, спрятав их от работников КГБ.

Об «Эдмонтоне» и обмене в «Лос-Анджелес»

«Папа был «синим воротничком», работал в телефонной компании и всю жизнь зарабатывал $ 30 тыс. в год. Я сказал ему, что могу поехать в Филадельфию, Нью-Йорк, Лос-Анджелес или Детройт. Он ответил: «Ты спятил? Надо ехать в «Лос-Анджелес». Есть только один Горди Хоу в «Детройте», а тебе надо в «Лос-Анджелес». Сделай что-то необычное, оригинальное, стань первопроходцем».

В итоге всё свалили на Дженет, говорили, что это она хотела в Лос-Анджелес, хотя она была вообще ни при чём! Она вообще была за «Детройт», но потом папа сказал, что я выжил из ума и мне надо в «Лос-Анджелес». А папу надо слушать, так я и оказался в «Лос-Анджелесе», и это стало лучшим событием в моей жизни.

Мне очень не хотелось уезжать из «Эдмонтона», и я ненавидел там играть [в качестве игрока соперника]. Я обожал каждую минуту игры за «Эдмонтон», обожал фанатов, они великолепно ко мне относились. Знаю, что они были просто обязаны меня освистывать, но это сильно ранило мои чувства. Я понимал, что на самом деле они не хотят это делать, но надо, потому что я теперь – враг. И я ненавидел играть против «Эдмонтона», играть против них – это худшее, что случилось из-за этого обмена. Меня освистывали в каждом матче, даже в составе «Рейнджерс» мне не нравилось играть против «Эдмонтона». Потому что где-то в глубине души я всё равно был «нефтяником», я играл там с 1978 года, все люди в команде были моими людьми. Я обязан им всему, что у меня было в жизни, потому что они сделали меня тем игроком, которым я стал. Мне было очень тяжело там играть, я никогда не получал удовольствия от игры против «Эдмонтона».

Люди там очень хорошо ко мне относились, никогда не беспокоили, когда я ходил куда-то на ужин или выпить пива, говорили, что любят меня. Марк Мессье был из Эдмонтона, сыном Эдмонтона. А я – приёмным сыном. К нам там очень хорошо относились, вы даже представить себе не можете как. Всегда говорю, что в Эдмонтоне живут прекрасные, вежливые люди. Я ненавидел быть их соперником, потому что очень их любил. Было тяжело играть против них.

Мы с Джен неделю жили у моего хорошего друга Алана Тика, когда к нам приехал Крэйг Симпсон, с которым мы только что выиграли Кубок Стэнли. Я ему сказал: «Крэйг, ты не поверишь, но меня обменивают из «Эдмонтона». Он был одним из первых, кто об этом узнал. Он сказал: «Ты что, спятил?». Да нет, правду говорю.

Алан Тик – самый большой фанат хоккея, он спросил, точно ли я хочу через всё это пройти? Я ответил, что ничего не попишешь, меня обменивают. Джен была на шестом или седьмом месяце, когда мне позвонили и сказали лететь в Эдмонтон, состоится сделка.

Оглядываясь назад, это событие пошло на пользу хоккею. Помню свой первый матч в «Лос-Анджелесе», пришли только 6000 зрителей. Я тогда подумал – боже, и во что мы только ввязались? Ничего хорошего не жди. В Эдмонтоне же на каждый матч приходило по 19-20 тысяч.

Отчётливо помню, как мы проезжали там теннисные корты, и я сказал Джен, что в Канаде на этих кортах играли бы в хоккей с мячом. Да, нам предстояло немало работы здесь. Два года спустя мы снова проезжали мимо тех кортов, и там уже висела табличка: «Играть в хоккей на роликах запрещено». И я сказал: «Теперь хоккей пришёл сюда, мы проделали большой путь».

О «Лос-Анджелесе» и развитии хоккея в Калифорнии

«Поначалу было очень тяжело, ведь моё сердце принадлежало «Эдмонтону». Но я принял это, к тому же мне повезло. У нас был Келли Груди, Люк Робитайл, Марти Максорли, Берни Николс. В «Сент-Луисе» был Бретт Халл, в «Детройте» — Стив Айзерман, в «Питтсбурге» — Марио Лемье, потом Марка Мессье обменяли в «Рейнджерс». Мы все понимали не только то, что должны сделать для хоккея, но и как его продвигать.

Когда я только приехал в Лос-Анджелес, там было всего четыре школьные хоккейные команды, а через два года – 124. Дело было не только в Уэйне Гретцки, другие ребята тоже продвигали хоккей, очень многое сделали. Так что мне повезло, я был не один, рядом были и все остальные.

Ко всему прочему с Джен на каждом матче сидели Майкл Айснер. Как-то раз он рассказал, что делает фильм о хоккее – «Могучие утки». Я тогда ещё сказал, что «Могучие утки» звучит очень глупо. Кто вообще будет снимать фильм с таким названием? Ну глупо же звучит! А потом он сказал, что собирается создать клуб НХЛ «Могучие утки». Я ответил, что это вообще какая-то бессмыслица. Но он создал «Анахайм Дакс».

А ещё был такой человек, Джордж Ганд, он был владельцем «Миннесоты Норт Старз». Потом переехал и создал клуб в Сан-Хосе. И вот уже есть не только «Лос-Анджелес», но и «Анахайм» с «Сан-Хосе». И все такие – круто же, у нас теперь есть хоккей на Западном побережье. Так всё и сложилось, Ганд, Айснер и Брюс Макнолл создали хоккей на Западном побережье. А сейчас уже в «Лос-Анджелесе» играет Тревор Мур родом из городка в Калифорнии, где я жил 30 лет».

Об акциях «Ванкувера»

«Да, мне предложили 25% команды, если бы я перешёл в «Ванкувер». Я глупец, да? Со мной связался Нельсон Скалбания, который собирался купить «Ванкувер Кэнакс». Он позвонил мне в семь утра после того, как я выиграл Кубок Стэнли в составе «Эдмонтон Ойлерз». Он предложил мне 25% команды и $ 3 млн в год. Тогда я был лучшим игроком НХЛ с доходом в $ 800 тыс. в год – канадских долларов. Я ответил ему: «Я люблю тебя — но мне это не подойдёт!» (смеётся). 25%… Насколько я был глуп?! Жена до сих пор говорит, что я реально глуп. Да не, шучу!

Акции «Анахайма» мне не предлагали, но предлагали сняться в фильме. Айснер спрашивал, не окажу ли я ему такую услугу. Но я не хотел играть роль. Если играешь в Лос-Анджелесе, тебе постоянно предлагают какие-то роли. Но я не хотел играть. Мне предлагали быть ведущим шоу Saturday Night Live, я отказался. А потом увидел в газете заголовок, что я буду ведущим этого шоу. Опускаю газету, смотрю на жену, говорю: «Это ты?» Она сказала, что я ещё буду её благодарить за то, что она согласилась от моего имени. Я так нервничал, говорил: «Джен, как ты могла так со мной поступить?» Но когда мы уже сняли выпуск, это было так круто! Я был на седьмом небе от счастья. А Джен такая: «Ну, я же говорила, что тебе понравится!»

А так я больше нигде не снимался. Просто хотел победить, говорил – если выиграем, если у нас будет сильная команда, люди пойдут на нас. Я просто хотел играть в хоккей, мне во всех шоу предлагали сниматься, но мне это было неинтересно».

О драках

«Моя теория такая – в США хоккей считали спортом мордоворотов. И меня бесили разговоры в духе «мы пришли на бокс, а тут вдруг хоккей». Драки – это часть игры, но нам не нужно делать их главной составляющей. Канадцы любят драки в хоккее, мы на этом выросли. Сейчас в детском, молодёжном, студенческом хоккее нет драк. Потом эти ребята попадают в НХЛ, тут бывают драки, меня это устраивает. Но драки стенка на стенку нам не нужны, они ушли в прошлое. Надо отдать должное комиссару, он незаметно убрал драки из хоккея. Они всё ещё есть, но в нормальном количестве. Если есть повод для драки – дерёшься, но не просто так.

Помню, Sports Illustrated вручал мне награду «Человек года». Это большая честь, особенно для канадца.У меня дома стоит только два трофея – этот и тот, который мне вручил Морис Ришар. И вот мне его вручают, произносят большую речь о том, какой я порядочный и милый парень. А потом во второй смене я ввязался в драку c Нилом Бротеном. Нарочно такого не придумаешь! Возвращаюсь на скамейку, и Дэйв Семенко мне говорит: «И что, тебе пять минут дали за женскую драку?» Я даже не знаю, почему я дрался! Это было самое глупое, что со мной когда-либо случалось. Насколько же я глуп – подраться после того, как обо мне сказали столько хорошего?!

Ещё однажды дрался с Бобом Мюрреем. Схватил его, повалил, потом он меня ко льду прижал. Я был очень зол, а он сказал – не двигайся, я не буду бить. Я смотрю на нашу скамейку, а там человек пять уже ноги перемахнули через бортик. В общем, он меня не тронул, я вернулся на скамейку и сказал, чтобы не трогали Мюррея весь матч. Он же мог убить меня, но сказал, что не ударит. И всё, в НХЛ у меня было только две драки».

О травме спины, стероидах и выходе в финал с «Лос-Анджелесом»

«Летом мы были на Гавайях, я там лёг на спину в ресторане. К нам подошла девушка, сказала, что я должен уйти, пришлось объяснять, что у меня спина травмирована. Боль в боку была невыносимая. Я к четырём врачам обращался, никто не мог понять, что со мной. Когда приехал в тренировочный лагерь в первый день, 14 сентября, то сказал, что не могу двигаться. Я пошёл к врачу в клинике Керлан-Джобе, и он сказал: «Я собираюсь проверить вашу спину». Я сказал: «Это не моя спина. Это мой бок». У меня была грыжа межпозвоночного диска. Он сказал: «Послушай, мы посадим тебя на стероиды». Меня проверили шесть врачей, три были за операцию, три – против. А восстановительный период после такой операции был полтора года.

Меня прописали стероиды, я принимал их четыре месяца. Я сделал всё, что мог. Вернулся в январе, пропустил первые 40 матчей сезона. Мы здорово играли, шли на первом месте. Я вернулся, но не хотел ничего испортить, они же и без меня так здорово играли. Первые 15 матчей я играл средненько, после чего Барри Мелроуз вызвал меня на разговор и сказал: «Ты слишком сильно стараешься, просто будь собой». А потом мы на волне успеха дошли до финала. Может, пропуск первых 40 матчей дал мне передышку, в плей-офф я играл очень хорошо. Наша команда играла нереально, у нас был невероятный плей-офф. Мы были не так хороши, как «Торонто», и не так хороши, как «Монреаль». Однако мы обыграли «Торонто», но, к сожалению, уступили «Монреалю» в финале Кубка Стэнли. Это был один из самых ярких моментов в моей карьере. В «Эдмонтоне» у нас была лучшая команда, когда мы выигрывали. Тот «Лос-Анджелес», с которым мы вышли в финал, не был лучшей командой, однако мы играли с сердцем. «Ванкувер» должен был нас обыгрывать, но выиграли мы. С «Калгари» и «Торонто» то же самое. Мы играли с сердцем, и я наслаждался каждой минутой. Тогда я получал самое большое удовольствие от хоккея.

После пятого матча серии с «Торонто» прочитал в прессе, что я играю «с роялем на спине». Меня это задело. Подошёл к Мелроузу, говорю: «Барри, я что, правда, настолько плох?». Я действительно плохо играл, но Барри всегда на позитиве, сказал: «Да ты в порядке». В шестом матче я забил в овертайме. У меня было много плохих матчей, у всех они бывали: и у Орра, и у Хоу, и у меня. А седьмой матч с «Торонто» был лучшим в моей жизни. Вся страна болела за «Торонто», чтобы был финал «Торонто» — «Монреаль». Я в отеле жил под вымышленным именем, у нас на этаже была поставлена дополнительная охрана. Один из охранников сел со мной в лифт, когда я выезжал на арену. Он сказал: «В пол-одиннадцатого вечера город будет сходить с ума». Я останавливаю лифт и говорю: «Знаешь свою работу в 22:30? Не беспокойся за неё, моя работа начинается в 19:30» (в седьмом матче Гретцки оформил хет-трик и набрал четыре очка. — Прим. «Чемпионата»). Первым, кого я увидел в раздевалке после матча, был этот охранник, он сразу ко мне: «Это же не я запорол этот матч?». Это было очень смешно, он и не думал, что «Торонто» может проиграть.

Мы проиграли второй матч финала в овертайме после удаления Максорли за клюшку с неправильным загибом. После второго периода я сказал Люку и Марти, что их клюшки точно захотят проверить. И это не вина Марти, без него мы бы даже до финала не добрались, он играл нереально. Но во втором перерыве я им сказал, что будут проверять клюшки, спросил, всё ли в порядке. Они сказали – в порядке».

О Горди Хоу

«Мне было 10, когда я впервые встретил Горди, это был лучший день в моей жизни, не считая рождения детей и дня свадьбы. Папа меня тогда спросил, как прошло знакомство, я сказал: «Он больше, лучше и приятнее, чем я мог представить». Потом в 16 я играл с его сыном Мюрреем. В первую встречу мы садились в автобус, и я сказал ему, что мы оба носим девятый номер, поэтому я поменяю номер. Он ответил – нет, Уэйн, оставь «девятку» себе, я-то играю ради папы, это будет мой последний год».

В автобусе у него была куча книг. Он объяснил, что не факт, что ты станешь хоккеистом, поэтому книги нужны. На следующую поездку я взял с собой пять книг, Мюррей просит меня их показать, а там все книги о Горди Хоу и НХЛ! Сказал ему: «Ты хочешь стать врачом, а я – игроком НХЛ, твоим папой». В шесть лет я просил парикмахера постричь меня, как Горди Хоу. Я очень его любил. А потом мы стали лучшими друзьями.

Впервые сыграл против него в 17 лет, он мне всю раскатку подмигивал. Сказал об этом ребятам, а они объяснили, что это он не подмигивал, у него просто проблема с морганием. В игре я отобрал у него шайбу, а он врезал мне по руке, разбил большой палец и сказал: «Больше никогда не отбирай у меня шайбу, пацан». И я пообещал: «Больше никогда» (смеётся).

Потом мы вместе играли в Матче звёзд ВХА. Тренер подозвал меня и сказал: «Пацан – меня пацаном называли – ты будешь центрить Марка и старика». А я не понимаю, что за старик? А это Горди.

Возвращаюсь в раздевалку, Горди сидит, развалившись, глаза прикрыты. Я ему говорю: «Горди, я так нервничаю». Он открыл один глаз и сказал: «Я тоже, пацан, я тоже. Выиграй вбрасывание, отправь шайбу в угол, и мы забьём». Я выиграл вбрасывание, мы отправили шайбу в угол, и через восемь секунд Горди Хоу забил гол. Восемь секунд, вы что, шутите? Никого лучше него я в жизни не встречал! Я считал его богом. Он и был богом, величайший игрок всех времён.

Накануне того, как побил его рекорд, я сказал отцу: «Мне так стыдно. Горди Хоу – величайший игрок на свете, и для меня всегда останется таким. Мне так стыдно побить его рекорд». Папа ответил: «Ты что, спятил? Даже не смей так думать. Когда будут бить твой рекорд, прояви к этому человеку такое же достоинство и уважение, как Горди проявляет к тебе. Горди тобой гордится, и тебе потом надо будет гордиться тем, кто побьёт твой рекорд».

О Кубке Канады — 1987

«Мы проиграли первый матч финала в Монреале, после чего переехали в Гамильтон. Все в команде были расстроены, что играть будем не в «Мэйпл Лифс Гарденс», а едем в какой-то Гамильтон. Но в итоге трибуны там были потрясающими, мы вообще не пожалели, что там играем.

После первого матча папа сказал, что я виноват в поражении, переиграл смену перед шестым голом. Ну ладно, в Гамильтоне мне надо было хорошо сыграть. Мы играли в звене с Марио и до этого тоже выходили вместе, у нас была контратака «два в одного», я отдал ему под бросок, но он вернул мне шайбу, и мы тогда не забили. Ему тогда 21 год был. Уже на скамейке я сказал ему: «Марио, бросай сам, когда я делаю тебе передачу, а не возвращай мне пас. Ты забиваешь лучше меня». Во втором матче финала мы очень хорошо сыграли, выиграли. Марио был феноменален, забил три гола.

Я там остановился у родителей, до дома добрался только полтретьего ночи. А Майк Кинэн заявил, что в час дня будет лёгкая раскатка. Какая раскатка, мы только что откатали целую вечность! Приехали на арену, покатались 10 минут.

Не успел третий матч начаться, как мы уже горели 0:3. Кинэн сказал нам с Марио и Мессье посидеть. Токкет и Пропп забили два гола, мы вернулись в игру. Тогда Кинэн пинает меня в зад и спрашивает: «Ну что, готовы?» И мы выиграли 6:5.

Токкет провёл нереальный турнир, да у нас все сыграли здорово. Грант Фюр для меня – лучший вратарь всех времён, при 5:5 в финале говорил – не переживайте, шестой они не забьют. Он был невероятен. Марио – величайший игрок, с которым я когда-либо играл, никто и близко не стоял. Лучший, против кого я когда-либо играл, и лучший, с кем играл. Мессье был лучшим, с кем я играл в одной команде, но Марио был так хорош. Он делал всё! И мы одинаково видели игру, я знал, куда ехать, когда он с шайбой, и он так же, это было невероятно. Особенный игрок — если бы не травмы и болезни, он бы побил все мои рекорды, в этом нет сомнений. Настолько он был хорош».

Об ужине с пивом с игроками сборной СССР и работниках КГБ

«С Ларионовым мы познакомились в 1984-м в Калгари, я тогда его «выкрал» и сводил на ужин. Во время выставочных матчей перед Кубком Канады он подошёл и спросил, можно ли вместе сходить на ужин. Я ответил: «Бери с собой кого хочешь, у меня родители живут в 20 минутах езды, поехали ко мне». Он сказал, что приедет «Большая пятёрка» — он, Касатонов, Крутов, Макаров и Фетисов, но что ещё надо взять Тихонова и двух кэгэбэшников. Я ответил – без проблем.

Мама во дворе устроила барбекю, пришёл хороший друг семьи Чарли Генри, он был первым тренером, который ездил с командой низшей лиги в Россию, кажется, в 1973-м. Я ему сказал: «Чарли, встань у входа в подвал, не пускай кагэбэшников». Я отвёл ребят в подвал, мы там выпили по одному пиву. Они были очень счастливы и благодарны. Им нельзя было пиво, но у меня в подвале они выпили. Я им показал свои трофеи и другие памятные вещи. Макаров и Касатонов не очень хорошо знали английский, но Фетисов и Ларионов говорили за всех. Мы посидели, выпили пива, им всё понравилось, это было нереально. Если бы тогда это всплыло, были бы последствия. Не для нас, но для них это было бы не круто.

Эти ребята хотели играть в НХЛ, хотели узнать о нас. Они хорошие ребята, им нравилась наша страна, наши люди. Это всё было незадолго до падения Берлинской стены, они хотели играть в НХЛ. Отличные ребята, очень милые».